Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

— Вообще-то, Палмер, не давать спать — испытанный и верный способ раскалывать пленных. Мне говорили, что в Юго-Восточной Азии он очень распространен.

— Кто это тебе сказал?

— «Нью-Йорк таймс».

— И ты веришь этой коммунистической газетенке?

— Господи, Палмер, — заметила Лора, лишь отчасти в шутку, — иногда на твоем фоне наши ястребы выглядят невинными овечками.

Лора налила себе стакан апельсинового сока, устало опустилась на стул и проговорила:

— Хотелось бы мне понять, что заставляет вас, мужчин, воевать, убивать себе подобных. Может, все дело в тестостероне? Ну, мужском половом гормоне…

— А я-то думал, он повышает половое влечение, — протянул Палмер.

— Согласись, что между войной и сексом всегда было что-то общее. Возьмем, к пример, Елену Троянскую…

— Я бы предпочел взять тебя, — сказал Палмер и вышел из-за стола.

— Как думаешь — сегодня удалось? — спросил он.

Они лежали в постели в сонном, расслабленном состоянии.

— Палмер, — сквозь сон ответила Лора, — если бы медицина изобрела машину для точного определения момента овуляции, я бы притащила ее домой под полой плаща.

— Ну, это необязательно, — ответил Палмер. — Если мы будем делать это каждый день, то в конце концов непременно попадем в точку.

— Если говорить с научной точки зрения, Палмер, — остудила она его пыл, — то среднестатистической паре требуется от четырех до шести месяцев, чтобы зачать ребенка. А если до этого женщина принимала противозачаточные таблетки, то может потребоваться и больше.

— А мне кажется, это больше вопрос психологии, — возразил он. — Если бы ты всерьез настроилась забеременеть, я уверен, это произошло бы в тот же миг. Взять хотя бы моих родителей. Сомневаюсь, чтобы они за всю свою супружескую жизнь занимались любовью больше десяти-двенадцати раз, но у них есть я и моя сестра. Ну да ладно. Как нам его назвать?

— Его? Кого — его?

— Нашего ребенка — моего сына. Которого мы так усердно зачинаем.

— Давай назовем Миракулос? Очень подходящее имя, — сказала она, намекая на чудесный характер такого зачатия, если оно наконец свершится[31]. — А если будет девочка, — то Миракула, — добавила она.

— Никаких девочек не будет! — решительно заявил Палмер.

— А может, и вообще никого, — уточнила Лора.

— Ну, с этой проблемой будем разбираться, когда она возникнет, — заявил Палмер. — А пока, надеюсь, тебя не утомляют эти наши упражнения?

— Нет, — сказала Лора, — только я предпочла бы воспринимать «наши упражнения» как любовь.

— Так оно и есть! В этом-то их и прелесть!

Лора помолчала. Она впервые за долгое время чувствовала себя счастливой и не хотела это счастье спугнуть. Но все же не удержалась от вопроса:

— Палмер, откуда эта внезапная тяга к деторождению? Ведь от Вьетнама оно тебя уже не спасет…

— В том-то и дело, любимая, — ответил он. — Если говорить совсем откровенно, я боюсь не вернуться.

Две недели спустя Лора отвозила мужа в аэропорт.

— Знаешь, а ты ведь мне так толком и не объяснил, чем ты там будешь заниматься.

— Это потому, что я сам этого не знаю, Лора. Именно поэтому я сначала буду проходить недельную подготовку в Вашингтоне. Точнее — под Вашингтоном, в знаменитом имении сенатора Сэма Форбса. Ой! Я и этого не должен был тебе говорить.

— Форбс — это ястреб из ястребов, — заметила она.

— Я знал, что ты это скажешь. В любом случае, пожалуйста, об этом не болтай. Нам даже не разрешат оттуда звонить.

— Ага. А его очаровательная дочка Джессика тоже там будет?

— Родная, эта барышня — пустоголовая светская бабочка. Совершеннейшая пустышка!

— Да? А как у нее прочие достоинства?

— Лора, я даже не удостою тебя ответом.

Какое-то время они ехали молча, миновали Сторроу-драйв и нырнули в тоннель Каллахан. Добравшись до аэропорта, похожего на бескрайнюю ванную комнату, выложенную тусклой плиткой, он вернулся к не дававшему ему покоя вопросу:

— А мы можем назвать его Палмер?

Лора безучастно кивнула:

— Только если это будет мальчик.

На рейс 261 до Вашингтона уже шла посадка. Времени оставалось только на быстрое прощание и последние торопливые слова.

— Лора, скажи мне еще раз — ты правда перестала пить таблетки?

— Клянусь.

Он улыбнулся, повернулся и пошел на посадку.

Маленькая квартирка была набита битком. За прошедшее время ряды «Пантер» умножились, а кроме того, многие пришли сюда, узнав, что главным докладчиком будет йельский «черный хирург».

Сердце Беннета бешено колотилось. До самого последнего момента он не мог решить, с чего лучше начать.

Но когда оказался перед аудиторией, слова нашлись сами собой, хотя голос звучал напряженно.

— Я убежден, что любой темнокожий американец должен получать по справедливости то, что ему положено. Как сказано в нашей конституции, «все люди созданы равными». — Тут он приблизился к опасной черте. — Но «равный» не означает «лучший». Мы не хуже других людей, но и не лучше.

— Это ты о чем? — раздалось из зала.

— Этот листок, который вы называете своей газетой, обвиняет во всех наших бедах так называемых «фашиствующих сионистов, еврейских свиней».

Послышались возгласы одобрения.

— Правильно, брат! Убьем евреев!

Беннет изо всех сил пытался сохранить спокойствие.

— А по какой причине вы выделяете именно эту этническую группу?

— Эй парень, ты что, не въезжаешь? — сердито крикнули из дальнего конца комнаты. — Еврейские свиньи — это домовладельцы, ростовщики, те, кто забирает твою машину, если ты чуть-чуть опоздал с платежами…

Беннет рассвирепел.

— А ну, прекрати, брат! — гневно выкрикнул он.

От неожиданности все замолчали. Но это была предгрозовая тишина.

— Давайте проясним одну вещь, — снова начал Беннет. — Да, среди евреев есть владельцы доходных домов, но они есть и среди негров! И есть много евреев, сочувствующих нашему делу и поддерживающих нас деньгами. Вы не забыли Гудмана и Швернера — парней, убитых куклуксклановцами в Миссисипи?

Все пришли в возбуждение.

— Доктор Ландсманн, — подчеркнуто официально произнес председательствовавший на сборище Симба, — боюсь, не все наши братья знают, откуда вы родом.